Касатик

Сергей Бызгу

(Петербургский театральный журнал)

В конце нашего века, когда неврастения из театрального амплуа превратилась в диагноз, актер Александр Строев обладает бесценным сокровищем - цельностью натуры, ясным, "несмещенным" сознанием, мощной положительной энергетикой, жизненной активностью и несокрушимым обаянием - то есть всем тем, к чему почти бессознательно тянется зритель, тоскуя по утраченной гармонии жизни, простоте и искренности человеческих отношений. Когда-то было популярно выражение "любимец публики". Это не амплуа и не синоним мастерства (публике редко есть дело до критических споров по вопросам актерского творчества). "Любимец публики" - это нечто особенное. Эстетический феномен, о котором стыдливо умалчивает театроведение, "разрешая" его только великим Варламову или Живокини. Между тем это скорее присущая немногим актерам способность легко и естественно вступать в некий диалог с публикой, оказываясь "своим" через несколько мгновений после появления на сцене.

 

        Его сюжет в театральном пространстве - сюжет послушного сына, который давно вырос из коротких штанишек. Так случилось, что все спектакли, где ему досталось играть, так или иначе строятся на семейных отношениях. И, путешествуя из семьи в семью, актер Александр Строев вынужден напяливать на себя то тесный, расползающийся по всем швам зеленый костюмчик Тони Лумпкинса из "Ночи ошибок", то узкий, с коротенькими рукавами "дедушкин" фрак в "Касатке". Они малы ему, как кажется порой тесна этому актеру небольшая сцена Молодежного театра. Со своей природой он спокойно мог бы играть где-нибудь в Малом театре второй половины XIX в. подгулявших купчиков в пьесах Островского и "вечных" студентов у Тургенева и прохаживаться по Замоскворечью с Аполлоном Григорьевым и Провом Садовским. Он способен заполнять собой все пространство сцены, волей-неволей становясь центральной фигурой в спектакле. Низкий, чуть срывающийся густой бархатистый голос, буйная светлая шевелюра - вот что притягивает внимание в первые мгновения, пока не обнаруживаешь, что у этого актера совершенно замечательная улыбка. По-детски широкая и обезоруживающая. На этом контрасте мужественности и детскости, когда какой-нибудь персонаж вдруг обиженно пробасит что-нибудь вроде "мама", построены многие комедийные сцены спектаклей, в которых актер Алесксандр Строев будто приговорен играть молодых и очень молодых героев, сына ли, брата или племянника. Между тем легкость его игры, ощущение импровизационности и вместе с тем тщательнейшая выделка каждой роли говорят о блестящей актерской школе, которой он мастерски владеет.

 

Они проявились внезапно, через несколько лет после выпуска. Человечество когда-нибудь вспомнит добрым словом "частную антрепризу г-на Г.Козлова". Именно он придумал поставить "Преступление и наказание" Ф.Достоевского в петербургском ТЮЗе, где возник ансамбль, состоящий практически из одних бывших сокурсников, последних студентов А.И.Кацмана. Через пять лет после выпуска, на петербургской сцене в 1991 году появилось новое театральное поколение. И театральный мир узнал о существовании прекрасных актеров Дмитрия Бульбы, Ивана Латышева, Алексея Девотченко, Александра Строева. Многие замерли от удивления - психологический театр в лучших традициях продолжал свою жизнь в небольшом закутке, устроенном на сцене ТЮЗа.

 

Вряд ли можно было найти более удачное и гармоничное сопряжение актерской индивидуальности и образа, чем Александр Строев и Разумихин. Удивительное сочетание обаяния и органики позволили режиссеру достоевское "Все любили его" обратить в реальность. Слово "любовь" стало ключевым, определяющим для этой роли и камертоном всего спектакля.

 

Сам спектакль являлся, по существу, "сценами из семейной жизни", где режиссер, не углубляясь в философскую проблематику романа, предпочитал выстраивать на тончайшем психофизическом уровне человеческие взаимоотношения. И в этой концепции Разумихин из второстепенного положения "друга" превращался в персонаж, равноценный Раскольникову, он привносил в спектакль "пять пудов любви" и исключительно оптимистическое приятие жизни, которое проистекало из органически присущего этому герою жизнелюбия. Неуемное желание действовать проявлялось во всем. Казалось, что герою Строева присуще слово "чересчур" - чересчур громкий густой голос, много слов, широкие жесты. Разумихин не знал удержу в проявлении своих чувств, он буквально затоплял окружающих своей любовью, оглушая и подчиняя их своей воле. Он предпочитал не задаваться вопросом, почему все так плохо, а делал так, чтобы всем вокруг было хорошо. И поэтому, несмотря на вялые попытки сопротивления, он, как нянька, кормил, брил и мыл Раскольникова, и когда тот, дрожащий, в одной простынке стоял на табуретке, Разумихин торжественно преподносил ему, безусловно, самую необходимую для раздетого человека вещь - картуз и водружал его на мокрую голову своего друга.

Его любовь к Авдотье Романовне приобретала масштабы крушения мира. Разумихин казался ходячим воплощением строк:

"И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слезы, и любовь!"

Страдание здесь являлось одной из обязательных прелестей любовных отношений. Положение "влюбленного" в Авдотью Романовну Разумихина обыгрывалось актером в трагикомическом ключе. Влюбленность и страдание выражались то в "романтическом" облике (волосы зачесаны назад, строгий черный сюртук, черный бант, опущенная голова), то в игре на виолончели. Это был красивый и неожиданный ход - Разумихин, играющий на виолончели. В белой блузе, с разметавшимися волосами, он настраивал инструмент, пробовал смычок, а потом изливал свою любовную тоску в прелестнейшем сентиментальном марше. И, с высоты своего трагического положения, недовольно морщился, когда Раскольников, фальшивя, пытался сыграть что-нибудь подобное.

Лаэрт-Строев в крамеровском "Гамлете" тоже оказывался в положении любящего человека. Любящего сына, брата. Шекспировская трагедия превращалась в семейную драму, где Лаэрт и Офелия вели себя как расшалившиеся дети, кувыркаясь на желтых простынях, а папаша Полоний пытался урезонить своих отпрысков. Счастливая, дружная семья... Тем трагичнее было состояние Лаэрта, узнававшего о сумасшествии Офелии и о смерти отца.

 

      Комическое дарование, а главным образом, обаяние Строева были использованы в "Ночи ошибок" (постановка М.Черняка). Здесь А.Строеву пришлось сыграть сыночка-переростка, от которого все ждут только пакостей и проказ. Впрочем, сыночек в зеленом костюмчике оказывался самым обаятельным из всех героев. Хулиган и шалопай Тони, в коротеньких панталончиках, c детской улыбкой и умильными глазками, протяжно произносящий своим басом "Мама", становился "любимцем публики", оттесняя любовные перипетии главных героев на десятый план. Эта самая публика ждала каждого появления Тони, который с азартом пугал любимую мамочку разбойниками и с глубоким отвращением целовался с кузиной. Простоватый, но не глупый Тони в финале отчаянно пытался освободиться от сюртучка, а вместе с ним и от поднадоевшей семейки, и ее опеки.

Самому актеру этого сделать не удалось. Хотя, казалось бы, именно сейчас ему впору приняться за серьезный драматический репертуар. Но, к сожалению, следующая семейка, куда попал А.Строев в этом сезоне, хоть и была привлекательной во многих отношениях, а постановка С.Спивака, как всегда, отличалась глубокой человечностью и идеализмом человеческих отношений, но сама пьеса А.Толстого "Касатка" не могла претендовать на художественную глубину.

 

Никаких особенных затрат от зрителей эта постановка не требует - смейтесь себе на здоровье. Да и по сюжету все понятно - кто кого "к сердцу прижмет, к черту пошлет". Поэтому самое замечательное в этом спектакле - наблюдать за тем, как актер Александр Строев, тщательно и подробно выстраивая действие, одновременно позволяет себе играть со своим персонажем: выйдет из образа, походит вокруг, поглядит (что это за птица такая - Илья Ильич?.. ) - и снова назад, в образ. В этом смысле образцом явилась самая лирическая сцена в спектакле, когда Илья Ильич узнает свою Касатку (кажется, почти что украденная из "Семнадцати мгновений весны". Помните: голос Копеляна за кадром: "Они не виделись восемь лет", далее звучит лирическая тема, на первом плане - Штирлиц, задумчиво курящий сигарету и тоскливо смотрящий на свою жену?). В сцене спектакля не хватало только Копеляна. А так она была разыграна чисто и изящно, как шахматный этюд. Это было истинное наслаждение - видеть, как актер Александр Строев виртуозно и без нажима показывает каждое движение души своего героя, до абсолютной прозрачности и ясности ее.

 

Александр Строев действует на сцене легко, похожий на силача, перебрасывающего на арене с руки на руку пудовые гири, будто они сделаны из папье-маше. И хочется, чтобы однажды ему дали настоящий "драматический вес", он чуть-чуть растерялся от непривычности положения, потом улыбнулся - и взял этот вес, перейдя в ту минуту с положения "друга" на амплуа настоящего героя. Ибо, как было сказано вначале, он способен заполнять собой все пространство сцены, волей-неволей становясь центральной фигурой в спектакле. Низкий, чуть срывающийся густой бархатистый голос, буйная светлая шевелюра... И далее - по тексту.